Смыслы мозга

— Доктор, вы не понимаете, он гений! Он пьёт для творчества! Он не алкаш!

Не алкаш лежал рядышком с ней, тепленький, мокренький, в алкогольном сопоре. И мой фельдшер, бравый Макс, (царствие небесное пацану) нежно щупал ему локтевой сгиб, разыскивая скользкую вену.

Я читал розовую ленту ЭКГ, периодически бросая взгляд на ковёр над кроватью. Ковёр огромный, как занавес в театре. Постельная сцена в прямом смысле слова. Трагедия в двух действиях «Любовь и водка». Действие первое: «Ах, как он интересен и как я веселА! » сменилось антрактом на сон. После которого, в тех же декорациях, началось действие второе: «Спасите гения, безмозглые врачи!».
На ковре висели ножи. Ножи, кинжалы, стилеты, финки. Пациент наш был кузнец. Вернее слесарь по металлу.

— Сколько дней он пьёт? — спрашиваю у девчонки в кровати. На вид ей лет шестнадцать.
— Не знаю, — теряется она, — я с ним десять дней. Мы всё время пили.

— Макс, давай «шесть/четыре», — говорю я фельдшеру.
В те далёкие времена медицина была ещё медициной, и работала на благо пациента. А не то что сейчас — стандартизированный мартышкин труд соблюдения рекомендаций пролоббированных фармкомпаниями и страховыми конторами. И «шесть/четыре» — это шесть миллилитров кофеина плюс четыре кордиамина — в одном шприце внутривенно болюсно. Она же ПМС «Протрезвляющая Смесь Медицинская». Она же — «кайфолом».

— Вот вы сссуки, — просипел не алкаш.
— И вам доброе утро, — осклабился Макс.

Дальше неинтересное — сбор жалоб, анамнеза, диагноз, неотложная помощь. Рутина, короче. И девчонке действительно шестнадцать. И его это испугало до холодного пота. И он действительно кузнец и слесарь. И работать может только если выпьет, иначе «душа не хочет». (А на самом деле иначе мозг ни о чем другом не думает, разгоняя дисфорическую абстиненцию). Иначе смысла не чувствует. Во как.

Лекарства действовали. Пациент встал, почти не шатаясь подошёл к ковру, стал горячо, с гордостью рассказывать и показывать ножи. Что-то говорил про закалку, отпуск и цвета побежалости. » Коллекция, доктор! Работы за пять лет! Вот наверху две тысячи второй».

— Да я бы и так понял, — отвечаю я, — видно же. Чем раньше работы, тем сложнее и красивее. Чем позже, тем проще и однообразнее. Мозг разрушается от водки, работает всё хуже. Так всегда бывает. У всех поэтов, писателей, музыкантов и художников. Чем дольше стаж наркотика, тем хуже качество творчества.

— Обижаешь, доктор, я кайф не ловлю, наркотой не балуюсь. Я только беленькую пью.
— Алкоголь — самый распространённый наркотик на земле. И самый старый, сопровождающий человечество дольше всего. Поэтому и лечат алкоголизм в наркодиспансере. Куда, кстати, я вам настойчиво рекомендую обратиться.

Пациент помрачнел. Стимулирующий эффект проходил, начинало подкрадываться то, за что «шесть/четыре» назвали ПМС.

— Нельзя мне бросать пить, — буркнул он отводя глаза, — я работать не смогу. Как я буду творить?

— Лучше, чем сейчас, — говорю ему я, — водка всего лишь стимулируете одни рецепторы в мозге и блокируете другие. И всё. Нет в этом ни души, ни смысла. Просто биохимия неправильной работы отравленных нейронов.

— Чего? — переспросил он.
— Ничего, — досадливо машу я рукой и закрываю за нами дверь.

Пока мы ждали вонючий лифт, из квартиры вышла девушка. Слезы капают на футболку, нос красный, на щеке наливается след от пощёчины.

— Он меня выгнал, — хлюпает она носом, — сказал, что я дура и чтоб убиралась. А я… А я… Я же для него… Я же вас вызвала…

И она заплакала совершенно по-детски.

Мы с Максом устало переглянулись, пожали плечами и утрамбовались все трое в вонючий лифт.
Корвалола накапали ей уже внизу. Оказалось, что живёт рядом, с бабушкой. Мать в тюрьме за то, что в пьяной драке зарезала отца.

— Эх, горе луковое, — говорит ей Макс, — поехали, довезем до бабушки…