Кататония

В ту погоду, в которую диспетчер собаку на улицу не выгонит, он запросто выгонит туда психиатрическую бригаду. Потому что собаку жалко, она ни в чем не виновата. А скоропомощный психиатр – он сам свой приговор, то есть трудовой договор, подписал. Сам себе, значится, злобный Буратино. Его не жалко.

Спускаюсь забирать карту вызова, спрашиваю:

– Что там, Агафья?
– На дурака поедете, доктор. И я Лена.
– Прости, Катя, — отвечаю ей я – всё время забываю. Мне если много вызовов давать, я вообще ничего не помню. Так что, Зина, извиняй.

Диспетчер пытается прожечь меня взглядом, сфокусировав огненный луч линзами очков. Словно супергерой из киновселенной Людей на букву Х. Смотрю на неё сурово и добавляю:

– И, Катерина, не называй пациентов дураками. Это, во-первых, не этично, а во-вторых непонятно кто из нас с ним дурак. Он, который сидит в теплом доме и чай пьёт с пряниками. Или я, которого злая жестокая женщина Ирина выгоняет на мороз.

Фельдшер мой, огромный медведище, стоит с сумкой рядом и говорит тихонько: “Надо будет ей на обратном пути шоколадку завезти. А то не даст поспать ночью, загоняет “.

“Вызов на дурака” – это на жаргоне скорой помощи обозначение ситуации 35Н “психические нарушения”. Звучит неприятно и режет ухо. Но, простим диспетчера, ей приходится тяжелее всех на скорой. Её с обеих сторон прессуют. И больные и свои же. Вот и выгорает до времени. Так что шоколадку купим, обязательно.

На вызове цыганский хоровод. В прямом смысле слова. Частный дом с десятком комнат, где живёт человек двадцать-тридцать цыган. Во дворе склад металлолома, под ним прячутся чёрные остатки снега. Из кухни пахнет варёной курицей и помоями. Носятся голые дети, мужчины важно курят в большой комнате, женщины по остальным, занят кто чем. Где-то кто-то поёт, кто-то ругается. Почти полночь, на секундочку.

Главная, на женской половине ведет нас в дальнюю комнату. Двери нет, вместо неё дырявая занавеска. В щель занавески постоянно заглядывают любопытные чёрные глазенки малышей.

В комнате на матрасе сидит парень. Бледный, мокрый, трясется. На голову как шапку надел подушку, зажал руками на ушах. Пытаюсь с ним заговорить, мычит, трясёт головой, потом вдруг начинает быстро-быстро что-то не по-русски повторять. Перевожу вопросительный взгляд на женщину.

Та вздыхает и говорит:
– Опять просит, чтоб они замолчали.
– Кто они?
– Да не знаем мы. Месяца три назад стал говорить, что постоянно слышит чей-то голос. Сначала он просто бубнил, потом, говорит, стал повторять что он подумает. Ну мы сначала думали, что он придуривается. Побили его пару раз. Не помогло. Решили, проклятие кто-то навёл. Сделали очищение. Тоже не помогло.

Стал говорить, что голос всё, что он делает повторять. Потом как-то сказал, что мы все сговорились против него потому что он знает, что мы его мысли читаем и можем их воровать у него.

Она поднимает глаза на меня, видно, что ей неудобно обо всём этом говорить.

– Наркотики не употреблял? Лекарства какие-нибудь?
– Да какие наркотики, что вы, откуда, — говорит они как-то слишком быстро и отводит глаза, — мы честные цыгане, с наркотиками дел не имеем.

Я поворачиваюсь к фельдшеру, он пытается померить давление, парень не даёт отнять руку от подушки. Но фельдшер у меня опытный, шепчет ему тихо-тихо: “Держи руки на голове” и легонько прижимает его ладонь ещё сильнее к подушке. Парень отпускает подушку, отводит руки.
– Сто тридцать на сто, доктор, — говорит мне фельдшер, — что делаем?
– Аминазин, Владимир Ильич, два кубика. И поедем в больничку.

Сам сажусь заполнять направляшку. Так. Диагноз направления: “Кататоническая шизофрения, период наблюдения меньше года”. Имя…, адрес…, паспорт отсутствует… Дата. Смотрю на часы. Первое апреля.

Шоколадку мы купили и задарили диспетчеру. Даже целиком, не откусанную задарили. Но это нас не спасло. Гоняли до утра.